Перстень с поля Куликова... Хроники шести судеб [2-е изд., доп.] - Валентин Осипович Осипов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нечаев щедр был, как видим, на знакомства. Хромота не испортила характера, не сделала угрюмым. Правда, и сладеньким в общении никто его не называл. В воспоминаниях о нем многие — не сговариваясь — писали: резок, горячий, с насмешкой…
Всматриваюсь в портрет Нечаева кисти Тропинина. Близок ли он оригиналу? Талант художника вне подозрений, правдивость и тонкая проницательность его кисти известны. Это к тому, что удивителен облик Нечаева — он загадочен и необычен даже внешностью. На первый взгляд — изнеженный барин: безвольно склоненная пухлая рука, мягкое лицо с округлым подбородком, ухоженные волны слегка подбитых по тогдашней моде волос, ало-муаровая накидка… Но только ли это? Жесткие голубые глаза пристального и широко открытого взгляда, четкие началы ровно очерченных бровей, крупный скульптурно-прямой нос, щеки и виски — без бакенбардов, обычных по моде тех времен, что тоже добавляет лицу строгости. И еще: грудь без орденов — странно, ибо противоречит обычаям. Воли и властности в облике явно больше, чем неги и мягкости. Притягивает — неудержимо — лицо этого человека…
Во второй половине 1823-го в Москву прибыл Вильгельм Карлович Кюхельбекер. Совсем вскоре его сводят с Нечаевым. Предполагаю, что виновник тому — князь Владимир Федорович Одоевский. Одоевский совсем непричастен к декабристскому восстанию, однако причастен к дружбе со многими декабристами. Сие даром не прошло. Некоторые их идеи разделял. Потому-то стал вместе с Кюхельбекером готовить новый для России альманах. Назвали его по имени греческой богини памяти, матери всех покровительниц искусств, — «Мнемозина».
Ровно за год до восстания, в начале декабря 1824-го, в Москву самолично пожаловал Кондратий Федорович Рылеев. Как первопрестольная встретила — жене отписал: «Меня приняли и знакомые и незнакомые как нельзя лучше, и я едва мог выбраться: затаскали по обедам, завтракам и ужинам».
Уверен, что и Нечаев здесь подразумевается.
Во всяком случае, Рылеев хорошо запомнил факт союзнических отношений с Нечаевым тогда, когда решалась судьба одной из самых революционных поэм — «Войнаровский». В феврале 1825 года писал П. Вяземскому: «…боюсь за Войнаровского: из письма Нечаева вижу, что цензура опять в раздумье».
Рылеев не сразу покорял, но покорял твердо, и не только ореолом поэтического таланта. Нечаеву, догадываюсь, особенно созвучно для души, что Рылеев, будто прознав о наказах Союза Благоденствия, пошел служить в Уголовную палату. Не ради чинов и жалований, но по душевному велению облегчать участь страждущих. Нечаеву, несомненно, довелось сполна испытать на себе, что щедро нес собой этот скромный, приятный на лицо, чернявый, близорукий человек — сострадательность, нелицеприятие, полную справедливость, неутомимость в защищении истины, неуклюжее, нескладное, но убедительное красноречие, когда отстаивал дорогие своему пониманию истины…
Вот и сошлись факты, надежно удостоверяющие — Нечаев добрый знакомец многих ярких личностей своего времени. Он тесно связан и с руководителями декабристских изданий, активен в сотрудничестве с ними.
Но не преувеличиваем ли мы политическую значимость самого по себе факта, что Нечаев печатался в декабристских изданиях? Ведь сотрудничество в передовых изданиях того начального периода становления российской журналистики не всегда обязательно означало полнейшее идейное союзничество. Всяко по разным причинам складывалось. Рылеев и Бестужев были вынуждены привлекать и тех, кто сторонился политической деятельности, но был для читающей России притягательной знаменитостью — Жуковский, Денис Давыдов, Иван Дмитриев, например. Привлекли даже пресловутого графа Хвостова, что слыл бездарнейшим графоманом и славился обилием в свой адрес эпиграмм и пародий. Хотя Хвостов вовсе не зря привлечен в «Полярную звезду». Оказывается, создал стихотвореньице «К портрету Николая Семеновича Мордвинова». Мордвинов, надо знать, известный аристократ, адмирал, отнюдь никак не революционер, но, как уже упомянул, желал реформ и конституции. По этой причине Северное общество намечает его в состав Временного правительства. К тому же такое случилось в альманахе — цензор не пропустил рылеевские стихи о Мордвинове.
Следовательно, и в самом деле важно не столько то, что Нечаев вошел в сотрудники декабристских изданий. Скорее важно выяснить — с чем, с какими темами и идейными намерениями стал в них сотрудничать.
Во многом это проясняет участие Нечаева в «Полярной звезде» и в «Мнемозине» в 1824 году.
«К добру увлекающих»
Тот год стал особенным и для Северного общества, и для «Полярной звезды». Пестелю, приехавшему в Петербург, удалось посеять среди северян «республиканские семена». Теперь руководство перешло к группировке решительных действий. Ее возглавил Рылеев. Читателям второго номера «Звезды», ничего, разумеется, не знавшим о потаенных деяниях редактора, тем не менее можно бы догадаться о переменах. Левеет, говоря современным языком, альманах. Недовольствие, негодования, ожидания перемен стало в нем заметно поболе…
В этом втором номере под стихотворением «Сирота» вновь имя Нечаева. Трудно писать что-то определенное о большом на девять не очень выразительных восьмистрочных строф произведении. Вроде бы ничего декабристского — суть стихов грустная и безотрадная жизнь девочки-сироты. Предполагаю, что напечатали стихи во имя необходимой для журнала темы.
Ведь призыв к благотворительности, жалости и сочувствию несчастному человеку — главные идеи Союза Благоденствия. Был даже в прямой связи с поэзией специальный на этот счет пункт в уставе: «Убеждать, что сила и прелесть стихотворений не состоит ни в созвучии слов, ни в высокопарности мыслей, ни в непонятности изложения, но в живости писаний, в приличии выражений, а более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих». Вот где, согласитесь, подтверждение предположению, что вовсе не случайно декабристский альманах печатает «Сироту».
…«Мнемозина». Кюхельбекер оказался отличным редактором. С Одоевским затеял смелый альманах. Кредо «Мнемозины» в таких вот опубликованных строчках: «Издатели предвидели… участь, которая ожидает всякого, осмеливающего издеваться над закоренелыми заблуждениями — и заранее презирали ничтожный крик самолюбивого невежества, которое, будучи довольно своим счастливым состоянием, не хочет и не может вообразить, что за тем кругом, которым оно себя ограничило, существуют какие-либо звания, какой-либо особенный образ суждения. — Издатели, повторяю, презирали недоброжелательные о себе толки: главнейшая цель издания нашего была — распространить несколько новых идей…»
В число сотрудников вошли Пушкин, Д. Давыдов, П. Вяземский, Н. Языков. Кюхельбекер рискнул напечатать свою трагедию «Аргивяне» — открыто тираноборческую. В числе авторов Николай Полевой — будущий редактор независимого «Московского телеграфа». Видно, проходил здесь школу, приглядываясь к тем, кого вскоре
